В. В. Курицын
Аудиогид
Словарь
Письма
Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда No 22-78-10126,
https://rscf.ru/project/22-78-10126/
https://rscf.ru/project/22-78-10126/
Скоро здесь появится новый раздел
Сибирский текст и творческое наследие дореволюционных писателей Сибири
Фельетоны Ф. В. Волховского: Дядя Федул
Дядя Федул
В картинах дяди Федула нашли отражение неудачная игра актеров томского театра, проблема гласности, злоупотребления красноярских чиновников, возмущения некоторых «Кондратов» открытием в Томске бесплатной амбулаторной лечебницы для бедных: «только богача жизнь чего-нибудь стоит, ее судьба его беспокоит; а бедняка неужели считать за человека? — для него должна быть поплоше аптека!» (СГ. 1884. № 4).
Под данным псевдонимом было опубликовано всего два фельетона публициста. Волховский создавал концепцию райка — народного театра, представлявшего собой ящик с картинками, показ которых сопровождался различными прибаутками. Публицист реконструировал образ раешника, зазывающего людей на представление. Все материалы, несмотря на оформление в виде единого прозаического текста, зарифмованы.
Раек — народный театр, представлявший собой ящик с картинками, показ которых сопровождался различными прибаутками.
1.
Игру актера томского театра неоднократно критиковали на страницах «Сибирской газеты».
2.
Прим. автора: Г-жа Великанова, играя роль негритянки Хлои, вышла на сцену без грима, в черной вуали.
3.
Экспедиция Ермака в Сибирь.
4.
Устар. рослая азиатская лошадь, используемая для верховой езды.
5.
В 1883 г. в Томске открылась бесплатная амбулаторная лечебница для бедных жителей (на средства городского самоуправления), организатором и врачом лечебницы был А. И. Макушин (младший брат издателя «Сибирской газеты» — П. И. Макушина).
6.
Речь о сибирском городе Семипалатинске (в настоящее время — Семей, город на востоке Казахстана).
7.
Зайсанский пост.
8.
(Святочный фельетон)
Не угодно ли, честные господа, пожаловать сюда? Мы здесь картины показываем, секреты вслух рассказываем; никого не обижаем, всех равно наделяем: наперед скажем вам — будет всем сестрам по серьгам. Иное шито да крыто, иное за год забыто; а мы крытое-то вскроем, а забытое вновь обеспокоим: дескать, пожалуйте на свет Божий, с какой ни на есть рожей! Не мешает, господа честные — малые и седые, — не мешает, старушки и молодки, сибирские лебедки, — не мешает малость встрепенуться, назад оглянуться: оно на пользу бывает, кто старые грехи свои считает. Конечно, в другие моменты, да кабы не прецеденты, так человек нашего звания не стоил бы и внимания. Где уж нам, сиволапым мужикам, не знающим тонкого обращения, с господами иметь рассуждение! Особенно по нынешнему времени не снести такого бремени!.. Того гляди, пристав Соломенной части, или иной той же масти, посредством кулачной расправы станет внушать нам тонкие нравы… Потому-то, милостивые государи, в каком я ни будь ударе, — не посмел бы я милости вашей предлагать мужицких щей с кашей; а тем паче, говоря иначе, свои картины показывать, свои прибаутки рассказывать! Да вот подошли святки, господа играют в прятки, пришло время им всякими забавами забавляться, а нам, мужикам, на них глядя, утешаться. Только, с вашего позволения, вот тут какое затруднение: ведь и весь-то год господа больше забавлялись, — забавы-то им и примелькались! — Надоели им маскарады, вечерам они тоже не рады, мало веселят и спектакли, не так ли? Коли мне верить не хотите, хоть у Бельского2 спросите: уж он ли не старался, за что не хватался — сажал г. Тихомирова в трико на бочку (думал попасть в самую точку!), г-жа Великанова ему помогала, в «Хижине дяди Тома» белую арапку3 представляла, а все толку мало! Тут, ваше сиятельство, и другие примешались обстоятельства. Хоть земля наша велика и обильна, да с чего-то рубль наш упал сильно; и по причине этого падения выходит как бы превращение… Рассуждая здраво, и выйдет, что иная забава по этой самой причине многим не по карману ныне. Позвольте, господа почтенные, штатские, и военные, и прочего звания, предложить вашему вниманию: по этим данным не покажется странным, что к господам мужик речь обращает, к своему райку приглашает; первое дело — для господ оно ново, а второе дешево, честное слово! Позвольте сказать вам об этом предмете, чего же дешевле во всем свете — и в Новом и в Старом: отдай деньги и смотри даром!
Пожалуйте!
Вот для первого раза мужик выведен для показа. В Сибири мужичья порода повелась с 1582 года4; порода полезная и, можно сказать, даже интересная тем, что, по милости Господней, до сих пор не вовсе лишен бродней и даже, скажу прямо: нет запрета насчет азяма. Не оставьте вниманием — это не конец благодеяниям: заботам — нет конца, и каждое начальство ему — вместо отца! Вот, хотя бы господин Ил. ъ, тюкалинский полицейский чин, как и многие иные сибирские чины малые и большие, справедливо рассуждает, что без вора мужик скучает; так чтоб мужику было веселее, он гонит жулье из города в шею, водворяя «на место прописки» — для крестьянской, должно быть, очистки… В нынешнем году у мужика живот подводит слегка; это от недороду: мороз не дал подняться всходу; но вы не изволите беспокоиться, все отлично устроится: это уж такая порода — на нее не действует невзгода, что ей приходится круче, то она становится живучей! Зная эту норму, мы в нынешнем году дали ей реформу и людей подобрали, только кое-где маленько маху дали, ибо люди всякие попали. Вот К-ий чиновник Вр-н: столичный воздух был ему вреден, или верней — его карманы потерпели там изъяны; так он и приехал к нам хвалиться, что явился в Сибирь нажиться; пашой разъезжает, а волость ему трех крестьян отряжает, и те подле скачут верхами, освещают путь фонарями. И уж как же его мужики уважают — то есть просто — души в нем не чают! Недавно жена заседателя видит перед собою подателя: мужик пакет подает, а в поводу коня ведет и просит слезно принять от него «подарочек» любезно. Заседательша глядь на пакет, а там ее и имени нет: он на имя Вр-на, ну, к нему и лошадь отведена! Не столько удивительно, сколько умилительно!..
Поворачиваю!
Теперь не угодно ли посмотреть для забавы, как у нас за год смягчились нравы? Давно ли от прииска Чебака два рыцаря кулака, господа Иваницкий и Озеров, сев верхом на аргамаков5, 8 верст фельдшера гнали и нагайками весь путь полосовали; по спине показалось мало, так они по голове и по чем попало. Так отработали человека, что вряд ли поможет и аптека: одно ухо теперь почитай что глухо, и в уме стал мешаться бедняга — вот какова передряга! А то вот еще в городе Красноярском, в кругу не так чтобы барском, но среди тех чиношей, кои не обременены совестью как ношей, не встречался ли вам невзначай господин Лип…: старшего сына, к примеру, довел до револьвера (тот пустил себе пулю в лоб); жену вколотил в гроб; дочь, тоже посредством кулака, продал замуж за старика; а с младшим сыном так обращался, что тот хоть жив и остался, но вместо человека вышел из него калека, карлик и идиот! Ну-с, так вот! Тятенька его и сейчас своими милостями не оставляет, на службе побоями наделяет, а жалованье сыновье себе забирает!
Поворачиваю.
А вот каменное здание — обратите на него внимание: тут в нижнем этаже, куда подъезжают немудрые экипажи, помещается городская лечебница, бедного люда приспешница6. Не какое-нибудь заведение парадное, а самое скромное, ненарядное, да только бесплатное. Бедный люд его благословляет, в своих молитвах поминает. У кого в одном кармане грош на аркане, а в другом блоха на цепи, тот, бывало, болей да терпи. А ныне — руку ли поранит, лихорадка ли трепать станет, просто ли брюхо вспучит — он в лечебнице и совет и лекарство даром получит. А ежели, человек милый, прийти нет в тебе силы, так и на дом врач прибудет — остановки за этим не будет! Все бы это прекрасно, да вот что опасно: это самое заведение поселяет в народе смущение! Теперь, скажем, поденщица что за птица? А к ней на дом приходит фельдшерица, о дифтерите осведомляется! Ведь этак поденщица зазнается! Сказать к примеру, в К-рске уже думают завести таку ж химеру! Но позвольте вам сказать, ежели лекарство даром станут отпускать, кого же господа аптекари будут обдирать? Теперь смотри: ежели месяца в три рецепты дойдут тысяч до девяти, что же запоет хотя бы г. Б??? Ведь это убыток прямо, дуй вас горой! Нет-с, будь я врачебная управа, я бы не позволил, право! Я бы сгоряча напал на городского врача: дескать, вы даром жалованье получаете, а своих обязанностей не понимаете, да и все помощники ваши тоже, — на что похоже?! Когда кто из частных врачей, взяв, сколько ему нужно, рублей, кончит дифтеритное лечение, так уже это ваше прямое назначение: приехать или прийти и дезинфекцию произвести; ведь визитная плата, как бы она ни была богата, на дезинфекцию не может простираться, из-за чего частному врачу стараться?..
Поворачиваю.
Теперь — помимо всякого другого чина — покажу вам, господа, мандарина. Да и мандарина-то не простого, а либерала такого, что как начнет философское рассуждение, так просто — мое почтение! «Прогресс, — говорит, — вот главное! Вот то начало державное, что все в мире проникает и всем на свете управляет. Но прогресса движение, не есть ли это — улучшение? То есть слабого уничтожение, сильного же усиление? В борьбе слабое погибает, это и малый ребенок знает; сильное же остается, а прогресс тем временем вперед подается. Вот почему, вопреки простому уму, войны не только неизбежны, но и очень полезны. Позанявшись со славою такой кулачной расправою, человечество станет одной нацией, которая удивит мир цивилизацией! И так как на земном шаре, милостивые государи, к тому времени не останется непокоренного племени, то, чтобы прогрессу не остановиться, надо будет к покорению других планет обратиться! Человеческий род средство изобретет летать на земной планете и выполнить все планы эти!» Таким-то, господа, манером сим новым инженером разрешается вопрос о прогрессе в кулачном интересе и в свободное от здравого смысла время сеется философии семя. И этакого-то мандарина у нас теперь не стало! Жил он в семи палатках7 сразу, проделывал всякие проказы; взяв под свою защиту киргиза, он, в виде сюрприза, стал китайца нажимать, ну-с, и как вам сказать… Если бы только тот дался, мандарин бы победитель остался! Налицо ведь пример: генерал не любит печатных «химер», говорит «Скверная привычка — это писать корреспонденции в газеты». Вот он против корреспондентов и ополчился да так успешно распорядился, что одного — Т… ва — застращал, честное слово! А другого, чтобы воли себе не давал, в Ка-ол послал! Это из З… го-то поста8! Вот как просто! И вот только разыгрался он, вдруг от нас переведен к башкирам и отъехал с миром! Да, многие тужить станут, не тем старый год будь помянут!
Ну, шабаш! Каждый бери свой экипаж, а у кого его не найдется, тот и так обойдется: может и пехтурой добрести домой! Да, чур, братцы, дома не ругаться, чтобы все было благородно, тихо, — меня не поминать лихом: коли крива рожа, так на зеркало пенять что же! Чтоб не вышло это, как недавно с одной газетой: некоторый видный туз офицера привел в конфуз, сказавши напрямки: «Покажите каблуки: об вас кой-что газета писала — неужто правду сказала?» Осмотрел каблуки старательно, серьезно и основательно… и что же? Он ожидал обновы, а каблуки вовсе не новы! Тут наш герой, покачав головой, решительно встает и решает: «Газета все врет». Так вот-с, господа, не вышла бы и со мной такая беда! Если же вы насчет какого упущения, так просим извинения. Вина-то вина, да не наша она: первое — затем дело стало: времени мало; а второе — вот в чем сила: есть у цензора красные чернила. Затем прощайте, нас не забывайте! Да если доведется опять раек на плечи взять, то милости прошу к нашему шалашу!
Не угодно ли, честные господа, пожаловать сюда? Мы здесь картины показываем, секреты вслух рассказываем; никого не обижаем, всех равно наделяем: наперед скажем вам — будет всем сестрам по серьгам. Иное шито да крыто, иное за год забыто; а мы крытое-то вскроем, а забытое вновь обеспокоим: дескать, пожалуйте на свет Божий, с какой ни на есть рожей! Не мешает, господа честные — малые и седые, — не мешает, старушки и молодки, сибирские лебедки, — не мешает малость встрепенуться, назад оглянуться: оно на пользу бывает, кто старые грехи свои считает. Конечно, в другие моменты, да кабы не прецеденты, так человек нашего звания не стоил бы и внимания. Где уж нам, сиволапым мужикам, не знающим тонкого обращения, с господами иметь рассуждение! Особенно по нынешнему времени не снести такого бремени!.. Того гляди, пристав Соломенной части, или иной той же масти, посредством кулачной расправы станет внушать нам тонкие нравы… Потому-то, милостивые государи, в каком я ни будь ударе, — не посмел бы я милости вашей предлагать мужицких щей с кашей; а тем паче, говоря иначе, свои картины показывать, свои прибаутки рассказывать! Да вот подошли святки, господа играют в прятки, пришло время им всякими забавами забавляться, а нам, мужикам, на них глядя, утешаться. Только, с вашего позволения, вот тут какое затруднение: ведь и весь-то год господа больше забавлялись, — забавы-то им и примелькались! — Надоели им маскарады, вечерам они тоже не рады, мало веселят и спектакли, не так ли? Коли мне верить не хотите, хоть у Бельского2 спросите: уж он ли не старался, за что не хватался — сажал г. Тихомирова в трико на бочку (думал попасть в самую точку!), г-жа Великанова ему помогала, в «Хижине дяди Тома» белую арапку3 представляла, а все толку мало! Тут, ваше сиятельство, и другие примешались обстоятельства. Хоть земля наша велика и обильна, да с чего-то рубль наш упал сильно; и по причине этого падения выходит как бы превращение… Рассуждая здраво, и выйдет, что иная забава по этой самой причине многим не по карману ныне. Позвольте, господа почтенные, штатские, и военные, и прочего звания, предложить вашему вниманию: по этим данным не покажется странным, что к господам мужик речь обращает, к своему райку приглашает; первое дело — для господ оно ново, а второе дешево, честное слово! Позвольте сказать вам об этом предмете, чего же дешевле во всем свете — и в Новом и в Старом: отдай деньги и смотри даром!
Пожалуйте!
Вот для первого раза мужик выведен для показа. В Сибири мужичья порода повелась с 1582 года4; порода полезная и, можно сказать, даже интересная тем, что, по милости Господней, до сих пор не вовсе лишен бродней и даже, скажу прямо: нет запрета насчет азяма. Не оставьте вниманием — это не конец благодеяниям: заботам — нет конца, и каждое начальство ему — вместо отца! Вот, хотя бы господин Ил. ъ, тюкалинский полицейский чин, как и многие иные сибирские чины малые и большие, справедливо рассуждает, что без вора мужик скучает; так чтоб мужику было веселее, он гонит жулье из города в шею, водворяя «на место прописки» — для крестьянской, должно быть, очистки… В нынешнем году у мужика живот подводит слегка; это от недороду: мороз не дал подняться всходу; но вы не изволите беспокоиться, все отлично устроится: это уж такая порода — на нее не действует невзгода, что ей приходится круче, то она становится живучей! Зная эту норму, мы в нынешнем году дали ей реформу и людей подобрали, только кое-где маленько маху дали, ибо люди всякие попали. Вот К-ий чиновник Вр-н: столичный воздух был ему вреден, или верней — его карманы потерпели там изъяны; так он и приехал к нам хвалиться, что явился в Сибирь нажиться; пашой разъезжает, а волость ему трех крестьян отряжает, и те подле скачут верхами, освещают путь фонарями. И уж как же его мужики уважают — то есть просто — души в нем не чают! Недавно жена заседателя видит перед собою подателя: мужик пакет подает, а в поводу коня ведет и просит слезно принять от него «подарочек» любезно. Заседательша глядь на пакет, а там ее и имени нет: он на имя Вр-на, ну, к нему и лошадь отведена! Не столько удивительно, сколько умилительно!..
Поворачиваю!
Теперь не угодно ли посмотреть для забавы, как у нас за год смягчились нравы? Давно ли от прииска Чебака два рыцаря кулака, господа Иваницкий и Озеров, сев верхом на аргамаков5, 8 верст фельдшера гнали и нагайками весь путь полосовали; по спине показалось мало, так они по голове и по чем попало. Так отработали человека, что вряд ли поможет и аптека: одно ухо теперь почитай что глухо, и в уме стал мешаться бедняга — вот какова передряга! А то вот еще в городе Красноярском, в кругу не так чтобы барском, но среди тех чиношей, кои не обременены совестью как ношей, не встречался ли вам невзначай господин Лип…: старшего сына, к примеру, довел до револьвера (тот пустил себе пулю в лоб); жену вколотил в гроб; дочь, тоже посредством кулака, продал замуж за старика; а с младшим сыном так обращался, что тот хоть жив и остался, но вместо человека вышел из него калека, карлик и идиот! Ну-с, так вот! Тятенька его и сейчас своими милостями не оставляет, на службе побоями наделяет, а жалованье сыновье себе забирает!
Поворачиваю.
А вот каменное здание — обратите на него внимание: тут в нижнем этаже, куда подъезжают немудрые экипажи, помещается городская лечебница, бедного люда приспешница6. Не какое-нибудь заведение парадное, а самое скромное, ненарядное, да только бесплатное. Бедный люд его благословляет, в своих молитвах поминает. У кого в одном кармане грош на аркане, а в другом блоха на цепи, тот, бывало, болей да терпи. А ныне — руку ли поранит, лихорадка ли трепать станет, просто ли брюхо вспучит — он в лечебнице и совет и лекарство даром получит. А ежели, человек милый, прийти нет в тебе силы, так и на дом врач прибудет — остановки за этим не будет! Все бы это прекрасно, да вот что опасно: это самое заведение поселяет в народе смущение! Теперь, скажем, поденщица что за птица? А к ней на дом приходит фельдшерица, о дифтерите осведомляется! Ведь этак поденщица зазнается! Сказать к примеру, в К-рске уже думают завести таку ж химеру! Но позвольте вам сказать, ежели лекарство даром станут отпускать, кого же господа аптекари будут обдирать? Теперь смотри: ежели месяца в три рецепты дойдут тысяч до девяти, что же запоет хотя бы г. Б??? Ведь это убыток прямо, дуй вас горой! Нет-с, будь я врачебная управа, я бы не позволил, право! Я бы сгоряча напал на городского врача: дескать, вы даром жалованье получаете, а своих обязанностей не понимаете, да и все помощники ваши тоже, — на что похоже?! Когда кто из частных врачей, взяв, сколько ему нужно, рублей, кончит дифтеритное лечение, так уже это ваше прямое назначение: приехать или прийти и дезинфекцию произвести; ведь визитная плата, как бы она ни была богата, на дезинфекцию не может простираться, из-за чего частному врачу стараться?..
Поворачиваю.
Теперь — помимо всякого другого чина — покажу вам, господа, мандарина. Да и мандарина-то не простого, а либерала такого, что как начнет философское рассуждение, так просто — мое почтение! «Прогресс, — говорит, — вот главное! Вот то начало державное, что все в мире проникает и всем на свете управляет. Но прогресса движение, не есть ли это — улучшение? То есть слабого уничтожение, сильного же усиление? В борьбе слабое погибает, это и малый ребенок знает; сильное же остается, а прогресс тем временем вперед подается. Вот почему, вопреки простому уму, войны не только неизбежны, но и очень полезны. Позанявшись со славою такой кулачной расправою, человечество станет одной нацией, которая удивит мир цивилизацией! И так как на земном шаре, милостивые государи, к тому времени не останется непокоренного племени, то, чтобы прогрессу не остановиться, надо будет к покорению других планет обратиться! Человеческий род средство изобретет летать на земной планете и выполнить все планы эти!» Таким-то, господа, манером сим новым инженером разрешается вопрос о прогрессе в кулачном интересе и в свободное от здравого смысла время сеется философии семя. И этакого-то мандарина у нас теперь не стало! Жил он в семи палатках7 сразу, проделывал всякие проказы; взяв под свою защиту киргиза, он, в виде сюрприза, стал китайца нажимать, ну-с, и как вам сказать… Если бы только тот дался, мандарин бы победитель остался! Налицо ведь пример: генерал не любит печатных «химер», говорит «Скверная привычка — это писать корреспонденции в газеты». Вот он против корреспондентов и ополчился да так успешно распорядился, что одного — Т… ва — застращал, честное слово! А другого, чтобы воли себе не давал, в Ка-ол послал! Это из З… го-то поста8! Вот как просто! И вот только разыгрался он, вдруг от нас переведен к башкирам и отъехал с миром! Да, многие тужить станут, не тем старый год будь помянут!
Ну, шабаш! Каждый бери свой экипаж, а у кого его не найдется, тот и так обойдется: может и пехтурой добрести домой! Да, чур, братцы, дома не ругаться, чтобы все было благородно, тихо, — меня не поминать лихом: коли крива рожа, так на зеркало пенять что же! Чтоб не вышло это, как недавно с одной газетой: некоторый видный туз офицера привел в конфуз, сказавши напрямки: «Покажите каблуки: об вас кой-что газета писала — неужто правду сказала?» Осмотрел каблуки старательно, серьезно и основательно… и что же? Он ожидал обновы, а каблуки вовсе не новы! Тут наш герой, покачав головой, решительно встает и решает: «Газета все врет». Так вот-с, господа, не вышла бы и со мной такая беда! Если же вы насчет какого упущения, так просим извинения. Вина-то вина, да не наша она: первое — затем дело стало: времени мало; а второе — вот в чем сила: есть у цензора красные чернила. Затем прощайте, нас не забывайте! Да если доведется опять раек на плечи взять, то милости прошу к нашему шалашу!
Подразумевается город, где в реку Томь впадает река Ушайка, — Томск.
1.
Устар. прост. ловля.
2.
Прим. автора: Вместо «декорировать».
3.
Речь о бийском купце Василии Гилеве, которого Ф. В. Волховский неоднократно упоминал в фельетонах как укравшего известку в 1883 г.
5.
Устар. забава.
4.
Предположительно, речь о городе Чита.
6.
(Святочный фельетон)
Господа прохожие, кавалеры пригожие, прекрасные дамы и вы — серые азямы! Здесь дядя Федул картины свои развернул: просим любить да жаловать, к нашему райку пожаловать. А картины у нас и на этот раз самые новые и не какие-нибудь грошовые: на иную-то столько сил потрачено, что только даешься диву, а чего еще обывателю быть живу? Я на слово прошу верить, а не угодно ли самим проверить: вот-с извольте стать рядком, к стеклышкам прильните глазком, и пойдет у нас такое представленье — просто на удивление: за прибауткой прибаутка: —
Ну-тка!
А вот-с извольте смотреть да рассматривать, глядеть да разглядывать: картина эта представляет Устькам-го «Афета», владельца хорошего капитала, но мужа Плюшкинского закала. Скорее удавится, чем купит то, что ему нравится. А между тем погляди ты, какие у него аппетиты! Вот он и ходит тут и там, по именинным пирогам, чужие обеды посещает да закуски убирает! Он и театр не прочь посетить, только бы не заплатить; приятель билет подарил, ничего — он сходил. Это при сорока-то тысячах капитала! — кажись, немало?! Случилось — лошадь у него пала. Он, чем бы падаль закопать, велел ее ободрать: шкура-де пригодится, а на яму нужно мне разориться?! А управа-то городская, тому не внимая, на счет Афета падаль закопала и с него рубль взыскала! Ну, сказал Афет, правды в управе нет! И стал он с той минуты голове враг лютый. Так вот-с, этот самый Афет уж членом управы столько лет! Без жалованья служить обещался, да при одном желании остался. Как прослужил два с лишним года, стали его беспокоить размышления такого рода: «И что я денежки в воду мечу? — сем-ко я лучше их получу!» И вот что же: рад — не рад, — выдал ему город все 750! А Афет все «общественного деятеля» из себя изображает, да еще какую роль в думе играет: гласными поворачивает, вопросы околачивает! А почему? Вы, может, думаете: благодаря уму? — Ничуть не бывало, — все от капитала! Гласные берут в управе взаймы куши; а в залоге оставляют свои души; Афет хоть и говорит, что он нищий и даже лишает себя пищи, однако за них ручается, от них за то, чем Бог пошлет, побирается да душами их и распоряжается. Собственно, не для него и нужна услуга, а для Некр-ва друга: тот, как ловкий еврей, не пожалеет пары рублей купить его за закуску да обед — и остается наш Афет; а за ним, а за ним и все остальные его должники малые и большие! Позвольте вам сказать в пояснение: это и есть по цензу самоуправления!..
Поворачиваю.
А вот изображение двухдневного сражения, происшедшего — где, угадай-ка? — Там, где впадает в Т. У..!1 битвы русских с кабардинцами из-за даровой лечебницы с ее челядинцами. Кабардинцы, завернувшись в свои бурки, валятся, как чурки; а наши молодцы без голов стоят и в неприятеля палят. Пороху не хватает, так они решимостью пушки заряжают. Вот богатырь Кондрат забил в пушку словесный заряд, да как в кабардинцев двинул, так бедный люд и рот разинул: «Ежели, — говорит, — бедным людям мы дорогие лекарства отпускать будем, так это нешто пригоже? — ни на что не похоже!» Вот так ловко! Ну и головка! Сразу все стало откровенно: отменно! — только богача жизнь чего-нибудь стоит, ее судьба его беспокоит; а бедняка неужели считать за человека? — для него должна быть поплоше аптека! И верно! Богачу, примерно, от лихорадки нужна хинина, а бедняку будет и керосина! А пожалуй, что и того жалко; удовлетворится и палкой! Ну-с, изволите смотреть да рассматривать, глядеть да разглядывать: тут на поле битвы стоят и другие герои ловитвы; да только не все вдруг — теперь об них недосуг! Вот наступил день второй, а с ним и новый герой: тот, что однажды сказал, что хотел бы декальтировать3 зал! Этот медицину оставил в покое, а обратился на другое: он, защищая гласного самоуправления интересы, выступил против права обсуждения прессы! «Это, — говорит, — что ж за оказия: печатают, что я допустил безобразия среди думского заседания, — мы не можем оставить этого без внимания! Газете как можно сметь свое суждение иметь? Было бы ею о фактах объявлено, а рассуждать ей не предоставлено!» Так-то вот он палит и гласным баллотировать велит, вопрос о том, прошибать ли правду лбом, или иначе — предавать ли суду эту рассуждающую газету? Нечего сказать — мастер пули отливать! Однако беда же в этом: такие пули бьют рикошетом — того, кто их отливает, а не того, в кого он их направляет! Весь образованный мир держится того убеждения, что пресса и существует для заявления своего мнения; а он на-поди: возьми да и роди мысль единственную в свете: о бессловесной газете! Вот, кабы иностранцы, точнее сказать, американцы, что здесь проезжали, доподлинно знали, какие мыслители их, между прочим, принимали и симпатии им свои заявляли? Что бы они сказали?
Поворачиваю.
Вот, с вашего позволения, не картина — одно огорчение: во всю величину картины изображен карман известкового купчины, а под ним подпись: «О людие! сие есть наше правосудие!» Да ведь как же быть, когда нельзя его иначе изобразить?! Доложу вам без лишних слов, с позволения сказать, г. Гил…, как известно, на шее имел чуть не с сотню судебных дел. Он, значит, посообразил да судью-то и пригласил занять в его доме квартиру: «К полному-де вашему плезиру4!» Судья въехал беспечно, а за ним и архив, конечно. А Гил-ская душа рада: ей только того и надо! Прибежал млад и стар, сложили дела в амбар, а амбар-то — так! — на замок! А ключ-то в карман — и попало правосудие в капкан! С тех пор Гил… свою линию гнет: ключа не отдает: чтобы, значит, правосудие не могло до его дел добраться и в них распоряжаться! Так оно и пребывает в Гил-ском пленении; это ли не огорчение?5
Поворачиваю.
Извольте глядеть последнее изображение под названием «Недоразумение как средствие и его благое последствие». Перед вами город Чи…6, а вокруг нее городская черта. Неизвестно, не находят ли в сей черте изобилья, или просто желая расправить крылья, некоторое жгутоносное начало весьма в Нерчинск в исправники перевестись желало. Господь меня разрази, коли не было дело совсем на мази. Да довелось жгутоносцу с каким-то офицером столкнуться, и захотелось в картишки переметнуться. Все бы это еще не беда, но вышел тут непредвиденный случай, господа: неизвестно уж, как это было, только жгутоносное начало картами фокус учинило… А офицер-то, словно за святотатство, и сделай рукоприкладство!.. Высшее местное начало само в это дело вникало и к такому заключению пришло, что тут было одно «недоразумение». Оно и совершенно верно: ну кто же делает, скажем примерно — хотя бы из экономии — рукоприкладство по физиономии? — На то есть бумага разного разбора: тут не может быть и разговора! Ну, а если кто бумагу заменит лицом — какой же спор может быть о том, какое может быть сомненье, что тут явное недоразумение?! Но суть-то не в том, что произошло все не летом, а 4 декабря, иначе говоря — зимой… Суть в том, ангел мой, что хоть и «недоразумение», а все-таки не состоялось ведь «назначение»! Вот, если бы, к примеру, эту самую манеру… если бы, говорю, она… к ушаковскому была применена…
Ну-с, вот дядя Федул и последнюю картинку свернул. Далее приходится почтеннейшей публике отказывать, потому нечего больше показывать. Кому этого мало, тот может опять сначала; а кто и на той не уймется, тому напомнить придется, что на всякое хотение определено терпение, и с тем наше Вам почтение.
Господа прохожие, кавалеры пригожие, прекрасные дамы и вы — серые азямы! Здесь дядя Федул картины свои развернул: просим любить да жаловать, к нашему райку пожаловать. А картины у нас и на этот раз самые новые и не какие-нибудь грошовые: на иную-то столько сил потрачено, что только даешься диву, а чего еще обывателю быть живу? Я на слово прошу верить, а не угодно ли самим проверить: вот-с извольте стать рядком, к стеклышкам прильните глазком, и пойдет у нас такое представленье — просто на удивление: за прибауткой прибаутка: —
Ну-тка!
А вот-с извольте смотреть да рассматривать, глядеть да разглядывать: картина эта представляет Устькам-го «Афета», владельца хорошего капитала, но мужа Плюшкинского закала. Скорее удавится, чем купит то, что ему нравится. А между тем погляди ты, какие у него аппетиты! Вот он и ходит тут и там, по именинным пирогам, чужие обеды посещает да закуски убирает! Он и театр не прочь посетить, только бы не заплатить; приятель билет подарил, ничего — он сходил. Это при сорока-то тысячах капитала! — кажись, немало?! Случилось — лошадь у него пала. Он, чем бы падаль закопать, велел ее ободрать: шкура-де пригодится, а на яму нужно мне разориться?! А управа-то городская, тому не внимая, на счет Афета падаль закопала и с него рубль взыскала! Ну, сказал Афет, правды в управе нет! И стал он с той минуты голове враг лютый. Так вот-с, этот самый Афет уж членом управы столько лет! Без жалованья служить обещался, да при одном желании остался. Как прослужил два с лишним года, стали его беспокоить размышления такого рода: «И что я денежки в воду мечу? — сем-ко я лучше их получу!» И вот что же: рад — не рад, — выдал ему город все 750! А Афет все «общественного деятеля» из себя изображает, да еще какую роль в думе играет: гласными поворачивает, вопросы околачивает! А почему? Вы, может, думаете: благодаря уму? — Ничуть не бывало, — все от капитала! Гласные берут в управе взаймы куши; а в залоге оставляют свои души; Афет хоть и говорит, что он нищий и даже лишает себя пищи, однако за них ручается, от них за то, чем Бог пошлет, побирается да душами их и распоряжается. Собственно, не для него и нужна услуга, а для Некр-ва друга: тот, как ловкий еврей, не пожалеет пары рублей купить его за закуску да обед — и остается наш Афет; а за ним, а за ним и все остальные его должники малые и большие! Позвольте вам сказать в пояснение: это и есть по цензу самоуправления!..
Поворачиваю.
А вот изображение двухдневного сражения, происшедшего — где, угадай-ка? — Там, где впадает в Т. У..!1 битвы русских с кабардинцами из-за даровой лечебницы с ее челядинцами. Кабардинцы, завернувшись в свои бурки, валятся, как чурки; а наши молодцы без голов стоят и в неприятеля палят. Пороху не хватает, так они решимостью пушки заряжают. Вот богатырь Кондрат забил в пушку словесный заряд, да как в кабардинцев двинул, так бедный люд и рот разинул: «Ежели, — говорит, — бедным людям мы дорогие лекарства отпускать будем, так это нешто пригоже? — ни на что не похоже!» Вот так ловко! Ну и головка! Сразу все стало откровенно: отменно! — только богача жизнь чего-нибудь стоит, ее судьба его беспокоит; а бедняка неужели считать за человека? — для него должна быть поплоше аптека! И верно! Богачу, примерно, от лихорадки нужна хинина, а бедняку будет и керосина! А пожалуй, что и того жалко; удовлетворится и палкой! Ну-с, изволите смотреть да рассматривать, глядеть да разглядывать: тут на поле битвы стоят и другие герои ловитвы; да только не все вдруг — теперь об них недосуг! Вот наступил день второй, а с ним и новый герой: тот, что однажды сказал, что хотел бы декальтировать3 зал! Этот медицину оставил в покое, а обратился на другое: он, защищая гласного самоуправления интересы, выступил против права обсуждения прессы! «Это, — говорит, — что ж за оказия: печатают, что я допустил безобразия среди думского заседания, — мы не можем оставить этого без внимания! Газете как можно сметь свое суждение иметь? Было бы ею о фактах объявлено, а рассуждать ей не предоставлено!» Так-то вот он палит и гласным баллотировать велит, вопрос о том, прошибать ли правду лбом, или иначе — предавать ли суду эту рассуждающую газету? Нечего сказать — мастер пули отливать! Однако беда же в этом: такие пули бьют рикошетом — того, кто их отливает, а не того, в кого он их направляет! Весь образованный мир держится того убеждения, что пресса и существует для заявления своего мнения; а он на-поди: возьми да и роди мысль единственную в свете: о бессловесной газете! Вот, кабы иностранцы, точнее сказать, американцы, что здесь проезжали, доподлинно знали, какие мыслители их, между прочим, принимали и симпатии им свои заявляли? Что бы они сказали?
Поворачиваю.
Вот, с вашего позволения, не картина — одно огорчение: во всю величину картины изображен карман известкового купчины, а под ним подпись: «О людие! сие есть наше правосудие!» Да ведь как же быть, когда нельзя его иначе изобразить?! Доложу вам без лишних слов, с позволения сказать, г. Гил…, как известно, на шее имел чуть не с сотню судебных дел. Он, значит, посообразил да судью-то и пригласил занять в его доме квартиру: «К полному-де вашему плезиру4!» Судья въехал беспечно, а за ним и архив, конечно. А Гил-ская душа рада: ей только того и надо! Прибежал млад и стар, сложили дела в амбар, а амбар-то — так! — на замок! А ключ-то в карман — и попало правосудие в капкан! С тех пор Гил… свою линию гнет: ключа не отдает: чтобы, значит, правосудие не могло до его дел добраться и в них распоряжаться! Так оно и пребывает в Гил-ском пленении; это ли не огорчение?5
Поворачиваю.
Извольте глядеть последнее изображение под названием «Недоразумение как средствие и его благое последствие». Перед вами город Чи…6, а вокруг нее городская черта. Неизвестно, не находят ли в сей черте изобилья, или просто желая расправить крылья, некоторое жгутоносное начало весьма в Нерчинск в исправники перевестись желало. Господь меня разрази, коли не было дело совсем на мази. Да довелось жгутоносцу с каким-то офицером столкнуться, и захотелось в картишки переметнуться. Все бы это еще не беда, но вышел тут непредвиденный случай, господа: неизвестно уж, как это было, только жгутоносное начало картами фокус учинило… А офицер-то, словно за святотатство, и сделай рукоприкладство!.. Высшее местное начало само в это дело вникало и к такому заключению пришло, что тут было одно «недоразумение». Оно и совершенно верно: ну кто же делает, скажем примерно — хотя бы из экономии — рукоприкладство по физиономии? — На то есть бумага разного разбора: тут не может быть и разговора! Ну, а если кто бумагу заменит лицом — какой же спор может быть о том, какое может быть сомненье, что тут явное недоразумение?! Но суть-то не в том, что произошло все не летом, а 4 декабря, иначе говоря — зимой… Суть в том, ангел мой, что хоть и «недоразумение», а все-таки не состоялось ведь «назначение»! Вот, если бы, к примеру, эту самую манеру… если бы, говорю, она… к ушаковскому была применена…
Ну-с, вот дядя Федул и последнюю картинку свернул. Далее приходится почтеннейшей публике отказывать, потому нечего больше показывать. Кому этого мало, тот может опять сначала; а кто и на той не уймется, тому напомнить придется, что на всякое хотение определено терпение, и с тем наше Вам почтение.